Вертолетчики – Идея вертолёта проста, как колумбово яйцо! – сказал Лёха не терпящим возражений голосом. – У бабы три дырки, так почему бы не выебать её во все три одновременно? – Лёшенька, а шо такое колумбово яйцо? – невинно спросил я. – Хуйзнаит, шото очень простое. – Ты уверен? – Ясен хуй! Так вот – бабу ебут втроём, в рот, в ачко и в пызду аднавременно. – И ещё в сапогах! – поддержал разговор Насеридзе. – Нахуй в сапогах? – Для цынизма! – Блять, атвлекаешь! Шо за ебанутые идеи? – Не ебанутые, а дополнительные, а то несмешно будет. – Заебал. Короче, бабы от этава настолько млеют, шо иногда аж умирают от кайфа. – Ты аткуда знаешь? Пробовал? – Пиздеть не буду, а мой брат пробовал. Лёхин брат был существом легендарным. Жыл он в столице одной северокавказской республики, был на несколько лет старше Лёхи и, по рассказам, был настолько крут, шо даже увиденный нами спустя несколько лет Крепкий Орешек показался его бледной копией. Однажды с пьяных глаз зашёл разговор про то, кого, когда и как пИздили. – Это всё хуйня! – сказал Лёха. – Вот нас с братом однажды отпиздили пятнадцать человек! Причём – жестоко! – Нихуясебе! – Да! Выходим мы с кинотеатра «Родина», а они стоят. Ну, мы идём, там фонарь ещё, дорожка заасфальтированная, а один так подходит, говорит: «Куда торопимся?». Я его хуяк по ебалу, тут все навалились, я двоих так с носака как уебал, они легли, а брат троим сразу как маваши-гери заебошыт, ну как, бля, три мешка с гавном, а на меня один сзади, а двое руки держат, я так вывернулся, пиздык с двух рук, а тому ещё в ебло с носака, а брат в это время пятерых на бетон, блять, положил! – Ты ж говорил, там асфальт? – Бетон, нахуй, какой, блять, асфальт! И я так в стойку – раз… – Стой, Лёха, подожди! – Влад загибал пальцы. – Шо такое? – Кто ж вас пиздить-то будет?!! – А, ну это, кароче, блять, еле отмахались, блять, домой пришел весь в синяках, нахуй… В общем, идея вертолёта была одобрена, но с оговорками. В ачко никто не хотел, боялись испачкаца в гавне. «И шоп меня ничей хуй не касался!» – выразил Влад общее мнение. Все представили себе зазор между дырками. «Потрезвому не получится, а спьяну хтонить и в жопу согласится», – подумал я. Видимо, остальным пришла та же мысль. В том, что проделать всё надо именно в сапогах, никто усомниться не посмел – Шура уже считал идею своей. «Вертолёт в сапогах» часто обсуждался, можно даже сказать, обсасывался, но конкретная конфигурация не вырисовывалась. Доступная нам тогда копия Камасутры была без картинок, и в этом было что-то особо извращенное. Как-то обкуримшысь, Влад рассуждал на эту тему: – Одно дело – засунуть хуй в пызду, и савсем другое – нефритовый стержень в нежный цветок лотоса – это ж, бля, разница… нихуя у нас ебаться не умеют… – Существовавший тогда строй не ругал только ленивый, заодно доставалось и терпевшему этот строй народу. Однажды моя девушка свалила проведать троюродного дедушку, и жизнь в штабу расцвела махровым цветом. Саня Верняк принёс майкопского, слегонца дунули для настроения, заварили взрослый чай и сели писать пулю. Или бэллот… Невзначай на огонёк забрели дэвушки со второго курса, но было не до них, и чай они себе наливали сами. Невнимание им быстро надоело, они наладились сваливать, никто их особо не удерживал. По пути к двери одна из них, Лена, наклонилась к моему уху: - Лариса ж уехала? - Ну да… – а в зубах папироса, в руке карты, в голове – расклад, в общем, отвечаю на автомате. – Так я это, приду часов в двенадцать. – Давай, – тут мне полагалось охуеть, потомушо в сторону Лены этой я и не смотрел никогда особо пристально, ну баба – и баба, ничё особенного, на бледную спирохету похожа, к тому же Малыш там клинья подбивал. Но я не охуел – не до того было. Когда дверь закрылась, Шура, который обладал, как оказалось, острым слухом, буквально взял меня за горло: – Это – сапоги! – Шура, да ну нахуй, она небось советоваться придёт за какуюнить хуйню… И вообще… Советоваться ко мне ходили часто, я слыл знатоком интимной сферы, знал про существование клитора и точки «Джи». Бóльшая часть советов сводилась, правда, к хрестоматийному: начинай, а там природа поможет. Но бывали и нетривиальные случаи. Однажды я пытался даже вывести формулу, связывавшую длину члена, его диаметр, окружность женского рта и глубину проникновения этого самого члена в этот самый рот. Переменной интегрирования была, кажется, длина дуги челюсти в полярных координатах (чёто я, наверно, забыл)… – Шо вабще?! Баба сама тебе на хуй лезет, а ты – вабще. Сапоги – и пиздец! – Бля, Шура, ломает, давай другим разом, щас шото не в тему. – Нехуй, блять, малину размалинивать, вертолёт идёт на взлёт! Настроен Шура был решительно, видно, его на движняк пробило. Коняев, видя такое, быренько слинял, тем более что проёбывал распасы, а Шура пошёл за третьим. Я развалился на сделанном из двух кроватей «диване» и стал пускать дым кольцами. Через полчаса вернулся Шура аж с двумя новобранцами – Лёшей и Аликом Кочерыгиным. – Шур, ты считать умеешь? – Не пизди, я приду, када вы все заебётесь! И чаю принесу… – Тока, Шура, первый раз – без сапогов. – С хуяли? – Ну, бля, первый раз, она ищо испугается… – Она по-любому испугается! – А у меня вопсче сапоги в строяке спиздили! – пожаловался Алик. – Ну хуй с вами, ладно, на первый раз прощаю! – я не понял, почему Шура решил отлынить, но видно было, что ему самому неудобно. При разборе полётов выяснилось, шо пробило на срачь, и, зная свой организм, быстро отложить личинки он не рассчитывал. Опять же питание столовское. Военный совет по-военному быстро выработал чёткий военный план: Лёха – бортинженер, Алик – подхвостовой стрелок, обадва ховаются в шкаф, я – командир экипажа – по-быстрому ебу Лену, в момент «М» по сигналу – выключенному мафону, – вылазят остальные вертолётчики, процедура представления и знакомства – по ситуации, и – собственно полёт. Шуре я выдал ключ, чтоб с ритма не сбивал. По окончании – чайная церемония. – Тока поставь чёнить лирическое. Самым лирическим оказался ЭйСи-ДиСи «Бэк ин блэк». Парни разделись, побросали шмотьё в кучу на свободную кровать и залезли в чрево корпусной мебели. Я перемотал ленту, протёр головку (на магнитофоне) и отметил про себя, что как-то всё буднично, нет предвкушения новых ощущений, кабуто не в первый раз. Приближалось время «Ч». Экипаж на рубеже сосредоточения с приоткрытой дверкой играл в «камень-ножницы-бумагу» на шалбаны. Без десяти припёрлась Лена, прям из душа – видать, приспичило. Без стука. Я еле успел ногой захлопнуть шкаф. – Ку-ку! Я пришла! – Класс! Тока давай без предисловий, – я включил «Маяк-203» и сбросил халат. – Залазь! Такое начало слегка обескуражило, но виду она не подала. – А это шо? – покосилась она на груду шмоток. – Да так, трусы чистые искал… Щёлкнула выключателем, долго копалась с молнией на джинсах и, не снявшы трусы, юркнула под одеяло. Прелести особо я рассмотреть не успел. На ощупь она оказалась значительно лучше, чем с виду. Я даже начал жалеть, что подписался быть командиром воздушного судна и взял с собой экипаж. Предварительные ласки были двусторонними – хым, не бревно. Трусы снялись сами. За временем в таких случаях не следят, но где-то в конце четвёртой песни в спину мне впились длинные когти: – Что это? – явно слышался приглушенный разговор (чувакам стало скушно, и они решили тихо попиздеть за жизнь). – Это соседи! Не отвлекайся! – прелюдия продолжалась, переходя в основную часть. Лена уже тащилась, как таракан по стенке. Приходилось прикрывать ей рот, чтоб было потише. В тему пиздячила Let me put my love into you, babe – одна из самых любимых моих вещей братов Янгов. Близилась кода. Я прикинул – во время паузы промежду песнями Ленины стенания будут особо сильно слышны в коридоре, изловчился было «запечатать ей уста поцелуем», но когти вновь вонзились в мою бедную спину, а Лена будто окаменела, сбледнула с лица. В широко раскрытых глазах блестело штото ебанутое. Я повернулся, освобождаясь от её хватки… Картина, достойная кисти Рериха-Хуериха – в дЫмке из сигаретного дыма, лунного света и лампочки магнитофона бесшумно (потомушо босиком!) надвигались две одинаковые фигуры (так получилось – оба плотные, среднего роста), и что особенно ужасало – в одинаковых беленьких труханах из магазина «Балатон». Я просто охуел – сигнала к атаке ж подано ж не было (они там в шкафу запизделись и не поняли, то ли я музон выключил, то ли песня кончилась). Лену начало трясти, как неотбалансированный маховик, амплитуда тряски увеличивалась, приближаясь к критической. Прикрыв ей рот ладонью, я пояснил, кабуто так и надо: – Не ссы, всё в порядке! Это мои друзья, Олег и Леша, пришли нас навестить, чтоб нам не было грустно. – Нам холодно! – жалостливо и одновременно похотливо промычал Лёха. – Не надо! – Лена была на грани истерики. – Не боись, не будет ничего, чего ты не захочешь… – эта фраза неоднократно меня выручала, сработала и сейчас. Пацаны деловито залезли в койку, заняв места согласно купленых билетов – Лёха между стынущей Леной и раскалённой батареей, а Кочерыгин где-то в ногах. Мне пришлось сдвинуться на самый край. Ноги у пассажирки были почему-то очень холодные. – Хорошая погода севодня! – медовым голосом начал Лёха светскую беседу. – И завтра будет хорошая… – Это всё хуйня! – торопливо перебил его Алик. – Давайте лучче стихи читать! Я вот Тютчева знаю! – и зарядил стихотворение страниц на десять карманного формата, причём наизусть. Читал он спокойным, ровным голосом, причём весьма артистично. Лена начала оттаивать – мужское внимание ей льстило. К тому же я гладил её левой рукой в районе сердца, а правой нежно сжимал Ленину левую ягодицу. Лёха полусидя размахивал головой в такт стихотворному метру, а руками гладил Ленины бёдра. Кочерыгин что-то делал с её же ногами, продвигаясь по направлению к голове, и не прекращал декламацию. Всё налаживалось. Тут закончилась очередная песня, и стало слышно, что кто-то ковыряет в замке ключом и невнятно матерится. – Оперотряд! – беззвучно прошептала Лена. – Какой там нахуй оперотряд! – Лёха был весьма убедителен. – Та не, это Шура чай принёс! – неподумавши брякнул Кочерыгин. У Лены зашевелились волосы. Я понял, что не проконтролировал ситуацию, и Лена, входя, задвинула шпингалет на двери, поэтому Шура аж никак не попадёт в комнату. Я собрался уж было ей об этом сказать, но тут послышался звук упавшего железного заварного чайника, и Шура со злости хуякнул ногой по двери: – Открывайте, суки, блять, я вам сапоги принёс! Эта фрейдовская оговорка взорвалась, как граната. Я упал с кровати на спину, ударившись копчиком. Лёха завалился между кроватью и батареей. Лена довольно громко всхлипнула, и я почувствовал, что щас она начнёт орать. Тут меня окончательно отпустило, и я прикинул, что будет, если эта тварь заголосит – пиздец будет полным – и пахнет тут даже не армией, а конкретным небом в клеточку, тем более что такая показуха была недавно по вполне невинному поводу. В коридоре обстановка тоже накалялась – Шура сбивчиво что-то кому-то объяснял, и там уже собиралась толпа. Я врубил настольную лампу: – Так, быстро оделась, никто тут тебя ебать не будет, нехуй у подруг мужиков отбивать! Лена покраснела: – Где мои трусы? – Де-то тут… – Леха медленно вылазил из щели. – Щас… – он нагнулся и достал трусы, свои и Ленины, обои были в пыли и окурках. – Не надо! – Лена, стуча челюстями, уже натягивала джинсы на голое тело. – Мне тоже не надо! – я забрал грязный комочек у Лёхи и сунул ей в карман. – А сейчас тихо! И быстро в шкаф, а то пиздец будет всем! Несостоявшиеся вертолётчики покорно залезли, а на Лену пришлось строго посмотреть исподлобья. Я надел халат и с непроснувшимся видом открыл дверь. – Блин, чё вы тут разгалделись, я сплю уже… Толпа быстро рассосалась, Шура зашёл в комнату: – Ну? – Хуйну! – я раскрыл шкаф. – Быстро уёбывай! Лена исчезла. – Ну шо, обосрались, вертолётчики хуевы! – товарисч всё понял и негодовал. – Вертоблядчики! Сам-то чё спрыгнул? – Шура смутился. – Рано ты припёрся… Кочерыгин выразил желание дочитать стихотворение Тютчева. – Хуюдчева! Иди на хуй, Олежа! – беззлобно, но убедительно сказал я. – Чё тебя вообще на Тютчева пробило? – Сильно стихотворение пиздатое… Сам сочинил! – Ааа… Все ещё малёхо посокрушались и стали пить недецкий чай, успокоившись мыслью, что первый блин всегда комом. Утром вернулась Лариса от дедушки и, узнав подробности, устроила Лене самосуд в женской умывалке вместе с подругами. Видимо, там было ахуенно весело, но рассказывали все по-разному. Сошлись в одном – пиздить её не пиздили, а допекали морально. И Лена цигель-цигель съеблась в академотпуск. А спину я ещё с месяц мазал йодом – видно, инфекцию занесла на когтях своих ёбучих, сука такая.
